War-TES: Универсальный сайт по программам и играм

Ровно десять часов утра. Последние известия. Новых трудовых успехов достигли нефтяники Азербайджана. Голос у дикторши мощный, уверенный, радостный. Наверное, она никогда не кашляет.

Я болен и не пошел в школу. Бабушка на кухне. Я слушаю радио. В 10.20 должна начаться передача «Звездочка».

Кто идет? Мы идем —

Дружные ребята.

Кто поет? Мы поем —

Ок-тя-бря-та.

А потом один октябренок задорно скажет: «В эфире — „Звездочка“». И добавит чуть с хитринкой: «Наша октябрятская „Звездочка“».

Читать мне тяжело, в комнате никого нет, и, если бы не радио, было бы совсем скучно.

Я и сейчас помню — в 10.20, каждый вторник и четверг.

Саша Кудимов из Петрозаводска плохо учился, обижал девочек и вообще противопоставил себя коллективу. К концу передачи он понял свои ошибки и встал на путь исправления.

Я был тогда смешной, толстощекий, нервный. В очках. Слушал радио. Сейчас не слушаю.

А Саша Кудимов из Петрозаводска тоже вырос — прошло больше тридцати лет. Вторая жена, трое детей, с женщинами снисходительно-резок, пользуется у них успехом, начал седеть, просыпается иногда в три часа ночи и тоже не может уснуть из-за обычных, простых мыслей.

А потом в 10.35 — радиоволшебник Николай (забыл отчество) Литвинов. Он рассказывает сказки почти каждый день — его голос я слышал не реже папиного. На комбинате вечно какие-то проблемы.

Крибле-крабле-бумс.

Литвинов так сладостно растягивает гласные, что замирает сердце. Сейчас начнется.

Жили-были...

В нашей квартире жили 37 человек. Люди разных профессий — продавцы овощного отдела, грузчики, разнорабочие, продавцы винно-водочного.

Громадная, с лепным потолком, кухня, и у каждой семьи — свой стол.

На кухне скандалили и даже дрались. (Позавчера Виктор Петрович выбил зуб непрописанному жильцу из комнаты у черного хода. Я видел это, я видел.)

Но было чисто. Потому что строго соблюдался график уборки квартиры.

А в одиннадцать — производственная гимнастика. Ставим ноги на ширину плеч, руки в сторону. Вдохнуууули...

Почему-то всплывает фамилия Гордеев. Наклоны туловища вниз. Прямее, прямее. Не сгибайте ноги, не сгибайте. Спина должна быть прямая.

Я не понимал тогда, откуда Гордеев знает, что кто-то ошибается, как он это видит. Радио ведь...

Бабушка возвращается — суп на плите, крышка закрыта плотно. Все равно могут открыть и бросить в кастрюлю какую-нибудь гадость. Бабушка снова идет на кухню.

Недавно дедушка купил «Спидолу». Теперь, когда я сплю, можно слушать Би-Би-Си. Если я не буду спать в это время, то могу случайно проговориться. Соседи, оказывается, только этого и ждут. Они сволочи, не при ребенке будь сказано. Бабушка с соседями с утра до вечера. Тридцать два человека, не считая нас, нужно иметь стальные нервы.

Тридцать два — это особое число. У взрослого человека тридцать два зуба — до того, как ему выбьют первый. Если выбьют или удалят два — то останется тридцать. Я хорошо считаю, для своего возраста. И уже носит очки, ай-я-яй!

Я умею настраивать «Спидолу» на третью программу. В 11.30 там всегда какой-нибудь спектакль для детей.

«На графских развалинах», вторая часть. Ничего не понятно, но жутко. Рядом, на развалинах, прячется враг. Мой враг. Но все будет хорошо. Третья часть — завтра. Я еще не пойду в школу. Часто болею.

Звонит мама. Все будет хорошо. Горло болит, но меньше. Да, бабушка дала мне лекарство. Она на кухне. Не надо ее звать.

Телефон есть только у нас. Еще один — общий — в середине коридора. Желающих всегда много, не пробиться. Поэтому ругань. Но в коридоре чисто. Потому что строго соблюдается график — каждая комната дежурит столько недель, сколько в семье человек.

За меня уже давно убирают, а Витьку только что включили в список — ему исполнилось три месяца. Запах от его пеленок невыносимый, и на кухне, и в коридоре. Она и пеленки не гладит, прости-господи. И отца нет, прости-господи. И пьет, прости-господи. Прости-господи. Это надо запомнить. Я уже узнал, что такое женщина-бля. Пьяная женщина, вот что такое. Я понял это по смыслу всего предложения — там, в коридоре. Бабушка тихо разговаривает по телефону, а я все слышу. Я и про Би-Би-Си кое-что услышал и догадался обо всем. Би-Би-Си похоже на Тбилиси.

Тридцать два человека, не считая моих, и ко всем нужны стальные нервы. Да и к моим тоже. Ну ладно, пойду кормить.

Я не хочу, пусть остынет. Еще только 12.30. «В рабочий полдень».

«Болеро» Равеля... Я представляю караван верблюдов, бредущих через пустыню. Однообразный утомительный пейзаж, песок, от солнца болит голова, горло.

Бабушка дает мне лекарство.

— Нет, не выключай, — говорю я.

Верблюды ускоряют шаг, теперь легче дышать. Впереди — вода. Мне надо больше пить, чтобы поправиться. И пора обедать.

Я вожу ложкой по тарелке. Верблюды потихоньку исчезают.

Я иду в уборную. В коридоре шепчутся две трезвые соседки. Я разбираю только: «они», «они». Увидев меня, замолкают. Значит, говорили о нас, и тоже не хотят, чтобы я слышал: «они» — это мы, конечно. А кто «мы» — непонятно.

Телефон, как всегда, занят.

Равель — похоже на Рахиль. Я люблю играть в слова. Я играю сам с собой — знаю, что такое рифма, а недавно придумал новое слово — тенн-денн-ция.

Как будто струна или резинка от тренировочных брюк — дрынь-дрынь. А рифмоваться могут совсем не похожие слова — например: слякоть — плакать.

В «Рабочем полдне» теперь песня: «Ну а за окном — то дождь, то слякоть, что-то там еще и косогор. Чтобы не пришлось любимой плакать, крепче за баранку держись, шофер».

Может быть, я буду шофером. Хотя вряд ли.

В 13.10 — объявления. Фабрике «Большевичка» требуются шоферы, учетчицы, прядильщицы, мотальщицы...

Я все еще слушаю: в панорамном кинотеатре «Ленинград» новый... засыпаю. По ленинградской радиотрансляционной сети объявляется перерыв до четырнадцати часов. А потом — смешные звуки — будто икает человек, только не пьяный, а трезвый. Засыпаю.

Но не заснуть — как сейчас, в три часа ночи.

Может быть, я до сих пор не сплю.

А может быть, все это был сон.

Засыпаю.

Хорошо, что я проснулся вовремя... 15.00. По третьей программе еще один спектакль.

«Дикая собака динго». Рувим Фраерман. Опять не помню отчества. Впрочем, и так ясно.

Что было на самом деле? Все забывается.

Я забываю слова из песни:

Какое-то море, какая-то пена

Не помню чего бесконечная смена.

Но что это был за голос у поющей девочки (я тогда и подумать не мог, что это актриса)! Нежный, невыносимо приятный голос. К горлу подступает комок — не потому, что оно болит. Музыка и голос проникают в меня, охватывают полностью:

Дикая собака динго. Другое название — повесть о первой любви.

А слова — они не так уж и важны.

Дескать, привет, привет,

я — кенгуру, кенгуру,

я за прыжки ничего не беру.

Восторженно и грустно — я и не представлял, что так бывает. Печаль — это слезинка, а не рыдания. Я расту.

А когда я расту? Вообще, когда люди растут? Вот человек просыпается утром, такой же, как и вчера, перед сном. Сегодня до вечера он тоже не изменится. Завтра — опять утро, человек опять такой же. И к следующему вечеру тоже — если, конечно, не случится какая-нибудь неприятность. С зубом, например — если выбьют или удалят. И так, не меняясь, изо дня в день, изо дня в день...

Но ведь человек растет — ребенок становится взрослым, потом стариком. Когда же растет?

Я и теперь не знаю, когда — во сне? Или если не уснуть — в три часа ночи.

— Пока их вырастишь... — вздыхает бабушка. — Звони, конечно. Что же ты сразу не пришла. Какая у него температура?

— Тридцать девять и семь, — говорит Витькина мама. Она набирает «скорую».

— Пока их вырастишь... — вздыхает бабушка.

15.40. «Правильно ли мы говорим?» Передача о русском языке. Слушатель Быков из Москвы спрашивает, где правильно поставить ударение в слове «каталог». Отвечаем товарищу Быкову.

А вот ответа не помню. И до сих пор не знаю, где правильно.

А в 16.00 — «Ровесники». Передача для старшеклассников. Похоже на «Звездочку», только серьезнее. Комсомольское собрание в школе №1 Ленинского района. Песня о комсомоле по многочисленным просьбам. Лев Пирогов из Рыбинска ругается нехорошими словами, противопоставляет себя коллективу, и даже схватил в физкультурном зале девочку из 9-Б чуть ли не за плечо...

Если бы я слышал другие передачи, то кое-что изменилось бы в моей жизни. Но все равно бы я просыпался в три часа ночи. Или нет?

Интересный вопрос задал мне десятиклассник, фамилию которого я сейчас называть не буду.

Предстоят выпускные экзамены, родители хотят, чтобы он поступал в институт... А зачем, спрашивает он. Зачем работать, прикладывать усилия, мучиться, преодолевать сложности, если все равно пройдет время, мы умрем и от нас ничего не останется? Зачем нужно все, если не остается ничего.

Я хорошо помню этот вопрос. Зачем?

Ответ вот не помню, опять не помню.

Болит горло и страшно. Зачем нужно слушать, если страшно.

17.00. Радиостанция «Юность». Я выключаю радио. Мы играем с бабушкой в слова, я разговариваю по телефону с одноклассником Павликом, скоро все придут с работы и будут любить меня, спрашивать, какая температура, и жалеть. А радио больше не буду включать. Зачем?

Почему-то включаю. В 18.40 — «Ленинский университет миллионов». До маминого прихода десять минут. В китайском руководстве верх берут нездоровые тенденции. Ой! Тенденции. Миллионы взяли мое слово — это же я придумал! А откуда они знают, что это слово значит? Я ведь и сам не знаю.

Ничего не значит — и все другие слова ничего не значат. Сейчас придет мама.

Я — маленький, толстощекий, нервный.

Оно никуда не ушло — я еще помню то время.

Я еще помню то время — 10.20, 11.30, 15.00, 18.40...

Вспомнил отчество радиоволшебника — Владимирович. Николай Владимирович Литвинов.

Крибле-крабле-бумс.

Жили-были: И все — пересохло во рту, красное горло... но зачем проверять — болит ли? глотать обиду... или вину. Зачем? Просто: жили-были...

Я ложусь спать — уже поздно. Кто хочет, может посидеть со мной — это я так шучу. Я опять слышу радио — тихо, из другой комнаты.

Капли датского короля пейте, кавалеры,

Капли датского короля пейте, кавалеры...

Слова сливаются, я их плохо разбираю... Что это за каплитанский король и почему его надо пить? Слова сливаются, но я понимаю: за стеной — чудо.

Не сегодня — я уже сплю.

На самом деле все было не так, как мне кажется сейчас. И не так, как было на самом деле.

А тренировочные брюки отлично помню — обязательно черные или синие. Можно аккуратно вытащить резинку. Сейчас таких резинок нет, но можно найти другую. Натянуть ее, ударить указательным пальцем и услышать музыку. Только надо держать резинку близко к уху. Близко-близко.